Не ради криков “Браво!”

Гримерка. Последние приготовления перед выходом. Тщательно рассматриваешь себя в зеркале, чтобы случайно не забыть какую-либо деталь, помогающую тебе в дополнении образа. Звонок! По громкой связи помощник режиссера объявляет: “Внимание артистам! Прозвенел второй звонок!” Ну вот, еще есть пять минут, которые в такие моменты кажутся вечностью. Но, несмотря на это внутри тебя уже начался этот процесс. Процесс ради которого, не побоюсь ответить за всех, артисты и выбирают эту профессию

Не раз приходилось слышать, как многие люди, когда речь заходила о театре, говорили: “Артист? А разве это профессия?” или “Артист? Клоун что ли?” Интересно, а эти люди знают, что стать клоуном очень не просто, ведь искренне рассмешить человека намного сложнее, чем довести его до слез.

Сидя в зрительном зале на просмотре спектакля, многие даже не представляют, что за красивой картинкой стоят месяцы, а иногда и годы репетиций. Что некоторым актерам совершенно не свойственна та роль, которую они проживают. Да, многие режиссеры дают актерам роли на преодоление, то есть, например вместо положительной героини, актриса должна сыграть остро-характерную “хабалку”.

Скажу честно, никогда не хотела сыграть Джульетту, как мечтают многие актрисы, и говоря откровенно, мне такого шанса и не представилось. Моему амплуа свойственна остро-характерность. Но одна роль, хотя и подходила мне по амплуа, стала для меня самой сложной.

Третий курс Казанского театрального училища. “За спиной” уже много успешных, запомнившихся ролей. На занятии по сценической речи мастер раздает предварительные роли для военного спектакля, составленного из писем женщин, девушек, девочек военных лет. Мне досталось письмо Кати Сусаниной, девочки 15 лет, которая была в рабстве у немецкого барона, и которая после написания письма покончила с собой. Мастер объясняет каким видит данный спектакль. Следующую репетицию жду с нетерпением. И вот я начинаю: “Дорогой, добрый папенька! Пишу я тебе письмо из немецкой неволи. Когда ты, папенька, будешь читать это письмо, меня в живых не будет, и моя просьба к тебе, отец…”  Непредвиденная пауза, не могу понять что происходит, ведь готовилась же. На глаза наворачиваются слезы, бросаю взгляд на мастера: “Продолжай”, – сурово говорит она. Я читаю дальше:  “…Покарай немецких кровопийц. Это завещание твоей умирающей дочери. Когда вернешься, маму не ищи – ее расстреляли немцы”  Опять пауза, через какие-то три секунды я реву навзрыд, мастер прерывает репетицию. Немного придя в себя замечаю, что со мной вместе ревели еще трое однокурсников.

Многие наверно замечали, что когда наплачешься, чувствуешь опустошение, и кажется, что становится легче. Поверив в это ложное чувство, я даю понять мастеру, что готова продолжать репетицию. Итак: “Дорогой добрый папенька! Пишу я тебе письмо из немецкой неволи. Когда ты, папенька, будешь читать это письмо…” После очередного 3-х минутного рыдания, начинаю задумываться о том, чтобы сбежать с репетиции, надоело совершенно непонятное равнодушное отношение мастера, ведь именно режиссер дает направление, когда у актера что-то не получается, а тут словно я один на один с этим письмом. Наконец мастер выдает: “Алсуша, перестань жалеть себя, держи это чувство внутри и не позволяй ему управлять тобой”

Собравшись пробую вновь: “Дорогой, добрый папенька! Пишу я тебе письмо из немецкой неволи. Когда ты, папенька, будешь читать это письмо, меня в живых не будет. И моя просьба к тебе, отец: покарай немецких кровопийц. Это завещание твоей умирающей дочери.

Несколько слов о матери. Когда вернёшься, маму не ищи. Её расстреляли немцы. Когда допытывались о тебе, офицер бил её плёткой по лицу, мама не стерпела и гордо сказала, вот её последние слова: «Вы не запугаете меня битьём. Я уверена, что муж вернётся назад и вышвырнет вас, подлых захватчиков, отсюда вон!» И офицер выстрелил маме в рот…

Папенька, мне сегодня исполнилось 15 лет, И если бы сейчас ты встретил меня, то не узнал бы свою дочь. Я стала очень худенькая, мои глаза ввалились, косички мне остригли наголо, руки высохли, похожи на грабли. Когда я кашляю, изо рта идёт кровь — у меня отбили лёгкие. А помнишь, папа, два года тому назад, когда мне исполнилось 13 лет? Какие хорошие были мои именины! Ты мне, папа, тогда сказали: «Расти, доченька, на радость большой!» Играл патефон, подруги поздравляли меня с днём рождения, и мы пели нашу любимую пионерскую песню.

А теперь, папа, как взгляну на себя в зеркало — платье рваное, в лоскутках, номер на шее, как у преступницы, сама худая, как скелет, – и солёные слёзы текут из глаз. Что толку, что мне исполнилось 15 лет. Я никому не нужна. Здесь многие люди никому не нужны. Бродят голодные, затравленные овчарками. Каждый день их уводят и убивают.

Да, папа, и я рабыня немецкого барона, работаю у немца Шарлэна прачкой, стираю бельё, мою полы. Работаю очень много, а кушаю два раза в день в корыте с «Розой» и «Кларой» – так зовут хозяйских свиней. Так приказал барон. «Русс была и будет свинья»,- сказал он. Я очень боюсь «Клары». Это большая и жадная свинья. Она мне один раз чуть не откусила палец, когда я из корыта доставала картошку.

Живу я в дровяном сарае: в комнату мне входить нельзя. Один раз горничная, полька Юзефа дала мне кусочек хлеба, а хозяйка увидела и долго била Юзефу плёткой по голове и спине.

Два раза я убегала от хозяев, но меня находил дворник. Тогда сам барон срывал с меня платье и бил ногами. Я теряла сознание. Потом на меня выливали ведро воды и бросали в подвал.

Сегодня я узнала новость: Юзефа сказала, что господа уезжают в Германию с большой партией невольников и невольниц с Витебщины. Теперь они берут и меня с собою. Нет, Я не поеду в эту трижды всеми проклятую Германию! Я решила лучше умереть на родной сторонушке, чем быть втоптанной в проклятую немецкую землю. Только смерть спасёт меня от жестокого битья.

Не хочу больше мучиться рабыней у проклятых, жестоких немцев, не давших мне жить!..

Завещаю, папа: отомсти за маму и за меня. Прощай, добрый папенька, ухожу умирать.

Твоя дочь Катя Сусанина…»

На последних абзацах письма начинаю понимать, что больше не могу удерживать слезы, смотрю на мастера с надеждой, что она меня поймет и остановит репетицию. Но этого не происходит, и последние строки я проговариваю уже невнятно, с дрожащим голосом и трясущимся телом. Дочитав опускаюсь на пол и реву минут пять навзрыд, а в голове одна  единственная мысль, отказаться от этой роли. Последующие три репетиции прошли так же, потом я решила во что бы то ни стало осилить эту роль и не ради криков «Браво» или бурных аплодисментов, ведь говоря правду, эта роль отличалась от остальных, а  в память об этой девочке, Кате Сусаниной.

 

 Студентка 2 курса направления “Журналистика” РИИ

 Алсу Киямова