«Настоящая поэзия – это обнаженный нерв Времени…», –  Евгений Евтушенко

Уже третий год, как нет с нами последнего из могикан, последнего поэта – шестидесятника. Человека, вокруг которого до сих пор не угасают интриги, сплетни и другой грязный шум человеческих ртов. В основном, его знают, как антагониста Бродского, хотя вражда между ними основывается на глупом человеческом недопонимании.

«Для того ли родились, для того ли вылупились. Чтобы после подрались, ​обозлели, вылюбились? Кто подсказчик лживый, кто? Но по Божьей милости я еще надеюсь, что в небесах помиримся» (поэма «Дора Франко»).

Очень жаль, что поэтов – шестидесятников не успевают проходить по школьной программе, и, следовательно, нынешнее поколение помнит только золотую классику и то, вряд ли.

Я познакомилась с творчеством Евтушенко – поздно, только после его смерти, когда мне было 17 лет, читая новостную ленту у себя в телефоне. Тогда, я не знала ни одного его стихотворения, но я почувствовала какое – то огромное опустошение внутри себя. Я и представить не могла, что с этим человеком ушла целая эпоха, которую он отразил в своих произведениях.

«Поэт в России — больше, чем поэт. В ней суждено поэтами рождаться лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства, кому уюта нет, покоя нет» («Молитва перед поэмой», 1965 год).

Евгений Евтушенко не без пафоса рассказал о себе и России: «Если будет Россия, значит, буду и я», «Моя фамилия – Россия, а Евтушенко – псевдоним». Однако даже тогда, когда он писал не о России были слышны звонкие отголоски природы его родной страны.

Из бесчисленного лироэпического наследия поэта можно составить книги как будто совершенно разных поэтов – «спокойного» лирика – меланхолика, эпического создателя баллад, исторических и философских поэм, стихотворца – песенника, чьи лучшие песни стали народными, поэта-публициста, не чурающегося журналистских фельетонов, певца поэзиио стихах и поэтах. В абсолютно всех ипостасях он оставался самим собой, рассказывая о личном, пусть иногда срывающимся голосом.

Жизнь Евтушенко, как и его творчество, книги, перенаселена не литературными персонажами, а реальными людьми. «Я жаден до людей,/ и жаден все лютей».

Я хотел бы

родиться

во всех странах,

быть беспаспортным,

к панике бедного МИДа,

всеми рыбами быть

во всех океанах

и собаками всеми

на улицах мира.

Я хотел бы лежать

под ножами всех в мире хирургов,

быть горбатым, слепым,

испытать все болезни, все раны,

уродства,

быть обрубком войны,

подбирателем грязных окурков —

лишь бы внутрь не пролез

подловатый микроб превосходства.

Не в элите хотел бы я быть,

но, конечно, не в стаде трусливых,

не в овчарках при стаде,

не в пастырях,

стаду угодных,

и хотел бы я счастья,

но лишь не за счет несчастливых,

и хотел бы свободы,

но лишь не за счет несвободных. («Я хотел бы…», 1972)

Поэт сказал о себе: «Я весь несовместимый, неудобный, застенчивый и наглый, злой и добрый». В беседе с журналистом он как – то назвал себя «лоскутным» человеком, потому что в раннем детстве дремал под лоскутным одеялом.

Сестра Евгения Александровича говорила, что когда их маму увезли в больницу, а они решили проведать ее, внезапно заметили дремлющего у обочины бездомного. «Рядом стояли грязные истасканные башмаки. И Женя вдруг остановился, снял с себя белые носки, засунул в них несколько крупных купюр, и затолкал носки в эти башмаки. «Это поможет маме, – рассказал он. – Представь, бомж проснется, станет обуваться и обнаружит, что ему Бог послал. Ты представляешь, как он будет ликовать…» После этого мама – поправилась».

В эпилоге поэмы «Голубь Сантьяго» Евгений Евтушенко еще говорит: «А если я умру – то лишь на время./ Я буду всюду. Буду всеми. Всем».

Это действительно так, ведь его наилучшие стихотворения, его образ уже неотделим от русской поэзии, от  истории литературы, от будущего.

Обо мне привирайте и врите,

но чтоб все-таки это вранье

про Малаховку или Гаити

походило чуть-чуть на мое.

Ведь в бахвальской судьбе своенравной,

между стольких зубов и зубил

кое-что было истинной правдой:

это то, что я все-таки был.

Большой поэт, уходя, остается стихами и становится мифом…

Мне совсем умереть не под силу.

Некрологи и траур – брехня.

Приходите ко мне на могилу,

на могилу, где нету меня. («Приходите ко мне на могилу», 1970)

«Мне удалось увидеть жизнь от самого дна до самого верха, и я понял, что на дне гораздо чище», – Евгений Евтушенко.

Но когда я умру — 

нашумевшим сибирским Вийоном,— 

положите меня 

не в английскую, 

не в итальянскую землю — 

в нашу русскую землю 

на тихом холме, 

на зеленом, 

где впервые 

себя 

я почувствовал всеми. («Я хотел бы…», 1972)

Автор: Ильзида Латыпова

Фото: Яндекс.Картинки